Эхо памяти

Судебные тяжбы

Безнадёжность своего положения я сначала недооценил. Считал, что ничего противозаконного я не совершил, упущения или недостатки в моей работе не тянут на увольнение по инициативе администрации в соответствии с КЗоТ; взысканий у меня было всего одно, да и то в 1968 г. и по закону уже считалось погашенным, т.к. прошло более года со дня его вынесения. И я надеялся, что «советский суд – самый гуманный и справедливый суд в мире» восстановит меня на работе. Необоснованность и незаконность увольнения казалась мне столь очевидной и легко доказуемой, что я не позаботился о помощи адвоката. Да и денег на оплату его услуг не было.
И получил советской судебной дубиной в лоб.

В Торжокский горсуд, куда я обратился с иском о восстановлении на работе, чиновники от образования в подтверждение законности увольнения представили бумаги-документы: выводы инспекторов РОНО о посещённых уроках и общие итоги инспекторских проверок; рапорт-донесение/донос директора школы об учителе-возмутителе благостного школьного спокойствия; донос чиновника РОНО о содержании моего доклада перед учителями истории р-на; донос лектора горкома КПСС о моих «провокационных» вопросах по ЧССР; донос отца ученицы 10 класса, искавшей якобы «по моей наводке» зарубежную радиоволну и т. д.

Я же практически никаких бумаг не представил. Одни лишь свои горячие искренние уверения, что эти обвинения лживы, не соответствуют действительности с устным подкреплением конкретными фактами, что я и с учениками (называл фамилии) дополнительно занимался (но журнала учёта этих занятий, которые не оплачивались, не вёл из-за излишней писанины, а я дополнительно занимался не для отчёта перед начальством); и что квартиры отстающих учеников (называл фамилии) посещал, в том числе живущих от школы за 8-10 км, и с родителями этих чад беседовал и советы давал по обучению и воспитанию, но расписок с родителей об этих посещениях не брал; и что родительские собрания в классе проводил (вести протоколы таких собраний не требовалось), а на общешкольном родительском собрании делал доклад «Воспитание в семье Ульяновых» и означенный доклад удостоился хорошей оценки администрации школы; и что учителя школы, посещавшие мои уроки в 1968-1969 годах давали им в целом положительные отзывы (но суд отклонил моё ходатайство о затребовании от администрации школы журнала учёта посещённых уроков); что я вёл исторический кружок, проводил исторические вечера, много занимался оформлением кабинета истории, сбором материала по истории школы, а на занятия фотокружка ко мне в квартиру на кухню (в школе не нашли помещения) набивалось более десятка желающих; что водил ребят в туристические походы и т. д. – всё псу под хвост! Слова…слова…слова…
А у чиновников – документы. Тяжёлая артиллерия!

Всё решили «неправильные взгляды и убеждения», «неправильное понимание советской действительности, закона о всеобуче, свободы слова и печати, несовместимое с задачами воспитания подрастающего поколения в коммунистическом духе», «отрицание подлинности советской демократии, защита отщепенца и литературного власовца Солженицына и ему подобных».
Моя попытка нанести ответный удар из орудий крупного калибра – статьями «самой демократической в мире советской Конституции» - о праве граждан на свободу слова, печати, свободного выражения своего мнения; цитатами из высказываний вождя мирового пролетариата Владимира Ленина: «Надо, чтобы народ всё знал, обо всём мог судить, на всё идти сознательно» и другими – успеха не имела…

Городской суд дал понять: свобода слова и печати в СССР для того, чтоб славить преимущества социализма над капитализмом, советский строй, мудрую политику партии и правительства, гениальность партийных вождей. Не хочешь холопствовать, раболепствовать, одобрять политику партии – критикуй, но помни, что есть статья 70-я Уголовного кодекса РСФСР, по которой «клевета на советский общественный и государственный строй… очернение советской действительности и советского образа жизни…» и тому подобные «преступления» караются или заключением в тюрьму, или исправительно-трудовой лагерь, или ссылкой, или высылкой из страны…
Всё ясно: нам дана свобода слова и печати и благоразумие, чтобы ими не пользоваться…

А что в школе?
Родители и многие ученики, особенно 10 класса, были возмущены моим увольнением, пытались выяснить – за что? Почему? Объяснениям администрации школы не верили…
Вместо меня поручили вести уроки истории заведующей сельским Домом культуры, имевшей педагогическое образование. Десятиклассники отказались идти к ней на уроки…
Представители администрации школы, сельсовета, парторганизации колхоза уговаривали меня повлиять на школьников, отговорить их от необдуманных поступков, которые могут повлиять на их будущее, их могут исключить из комсомола, неосторожные поступки могут запачкать их биографию и т. д. меня просили поменьше общаться с учениками, не распространяться о причинах увольнения, подумать о судьбах детей…
Встречаясь с учениками на улице, я советовал им не дразнить гусей…

Но поскольку недовольство и вопросы детей и родителей продолжались, 9 февраля 1970 г. директор школы собрал собрание родителей и старшеклассников, где объяснил причины моего увольнения. Не рискнув пригласить меня на это собрание, администрация вылила на меня столько дурно пахнувших помоев, сочинила такие невероятные небылицы, чтоб очернить меня, что просто диву даёшься. По словам десятиклассников, директор школы Смирнов говорил, что я имею антисоветские взгляды и убеждения, не одобряю политику КПСС и правительства, что я состою членом подпольной организации, имею рацию и по ночам связываюсь с другими антисоветскими элементами и тому подобную чушь собачью.
Подлянка заключалась и в том, что родителям и ученикам сказали, что на собрание приглашали и меня, но я якобы отказался прийти.
Родители приходили ко мне, выражали своё сочувствие, предлагали свою поддержку, советовали обратиться в областной суд, рекомендовали хороших, по их мнению адвокатов в областном центре.

По их рекомендации к одному из них, по фамилии Окунь, я и обратился. Пожилой еврей, выслушав мою историю, сказал мне, качая головой: «Зачем вы метали бисер перед свиньями? Зачем вы перед недалёкими оболваненными учителками распинались о нарушениях демократии, о цензуре?
Бес-по-лез-но… Они так и умрут, преданные партии и с верой в коммунизм. Они неизлечимы… Только себе хуже сделаете…»
Сказал, что вёл несколько подобных дел, но шансов мало…Всё же согласился участвовать в судебном заседании…

1 апреля 1970 г. еду в г. Калинин (ныне Тверь) в областной суд вместе с сестрой Фаиной с наивной верой, что там найду правду и справедливость. Настроение приподнятое, утром получил радостную весть: сегодня у меня родился первенец, сын! День так прекрасно начался, значит, и в суде будет удача.
Ждём начала заседания. Вдруг помощник судьи сообщает, что мой адвокат не сможет присутствовать в заседании, так как якобы занят в другом процессе… В растерянности, в догадках: что случилось? Правда ли это? Телефона адвоката у меня не было. Может быть, меня обманывают? Может быть, адвокату сказали, что заседание не состоится или что я не явился на заседание?...
А может быть, хитроумный еврейчик испугался, что участие в таком скользком деле с нежелательным политическим душком может повредить его репутации?..
Помощник судьи предлагает мне другого адвоката, который якобы имеется в распоряжении суда, а заседание отложить на 15-20 минут, чтоб адвокат ознакомилась с делом. Адвоката я не знаю… С делом она незнакома… основательного разговора у меня с ней не было… Да и как можно изучить дело и продумать линию защиты за каких-то 20 минут? Что делать?
Опыта судебных тяжб у меня никакого. Посоветоваться не с кем. Согласился…

Не хватило ни ума, ни знания законов, ни знания процедуры судопроизводства и своих процессуальных прав, чтоб потребовать отложения дела, выяснения причины неявки адвоката и т. д.
Заседание облсуда было скоротечным. Один из судей огласил материалы дела, упомянув поступившие в облсуд обращения родителей и учащихся Можайцевской школы в мою защиту, выступили стороны процесса, в том числе что-то бледно и не очень убедительно говорила адвокат…
Решение облсуда: «в иске о восстановлении на работе отказать…решение Торжокского горсуда оставить в силе…»

Сестра плакала, а я торопился домой, к сыну, который только что появился на божий свет и который ещё не понимал, что жить ему предстоит в этом неласковом, жестоком, лицемерном полицейском государстве…
Розовые очки окончательно и навсегда сползли с моего носа…