В  Туриковскую начальную школу я пошёл в 8 лет в 1945 г. В 1-й класс обычно брали с 7 лет, но я был от плохого питания хиловат, и мать решила, что лучше, если я год пересижу дома, окрепну.
Но главная причина была – отсутствие мало-мальски приличной одежи, штанцов и обужи, не в чем идти в школу. Когда потеплеет на улице, появятся первые протайки, бегали по деревне босиком, только пятки сверкали; осень и весну, в распутицу, больше сидели дома. Зимой проще: валенки, хоть и трижды подшитые, имелись, их катали в дер. Токарёво и в других окрестных деревнях. Конечно, лучших мастеров знала вся округа, и без куска хлеба они не сидели. Овец держали многие (двух маток иметь не разрешалось).
Мать настрижёт с матки, с ягнят шерсти, отнесёт каталю и недели через 2 катаньки готовы. Качество катанёк частных каталей хвалили и предпочитали их, а не валенки, сработанные госпромартелями: артельные часто бывали слишком мягкими, то и гляди расползутся, или слишком твёрдыми, плохо сгибающимися. В них было тяжело ходить. Мать говорила: «Слишком много положили глины».

 

Туриковская школа. В верхнем ряду слева направо учителя : Головкина Ольга ивановна, тётя Саня, Кудряева Анна Николаевна

Начальная школа была недалеко, рядом с деревней Туриково. Осенью, до первого инея, и весной, чуть прогреется земля, в школу бегали босиком. Школа одноэтажная, на прочном фундаменте из крупного камня, деревянная, с высокими потолками, большими окнами, с печным отоплением, крытая железом. Построена земством в конце 19 или начале 20 века, расположена на возвышении с красивым видом на озеро, окрестные поля, деревни. Имела 2 большие классные комнаты, большой зал со сценой, две комнаты для проживания 2-х учителей, кухню, раздевалку, кладовки, туалеты в здании. Рядом со школой хозяйственные постройки: амбары, помещения для скота, инвентаря. Всё было предусмотрено, сделано с умом. Вокруг разнообразные деревья, кустарники, с южной и восточной стороны берёзовые аллеи, где летом мы нередко находили грибы, ягодки.

В одной комнате занимались 1 и 3 классы, в другой – 2-й и 4-й. в зале вдоль стены стоял длинный грубо сколоченный из досок стол, за которым нас, бледных, тощих, синеватых школяров, подкармливали: на кухне повариха, она же техничка, она же сторожиха, а иногда, если ответственный за это дело товарищ загуляет, то и истопник тетя Саня с Турикова готовила щи или кашу. В основном это было зимой, да и то если в колхозе были продукты. Но чаще их не было…

На уроках сидели вялые, флегматичные, заторможенные с голодухи. Учила меня добрейшая Ольга Ивановна Головкина. Помню, однажды на первом уроке сижу безучастный, равнодушный ко всему, руку сунул в парту – что-то там лежит. Это был кусок хлеба с маленьким ломтиком мяса.
Недоумение: откуда это? Кто положил? Вчера в школе было бригадное собрание – может, кто оставил и забыл?
Кто-нибудь из учеников перепутал парту и вместо своей положил в мою –вихрем мысли в голове.
На следующих уроках проверяю – всё на месте. Уроки кончились, все расходятся, никто хлеб не взял, никто за ним не пришёл – о радость! – он мой! Такие радостные дни в детстве были редки…
Конечно, это могла сделать только Ольга Ивановна, видя моё полуобморочное состояние… 

Некоторое время работала в школе наша соседка по Рыхлянде Кудряева Анна Николаевна, потом её, в связи с уменьшением числа учеников, перевели в Тимонинскую семилетнюю школу. Позже она работала инспектором в Белозерском РОНО.

До войны и в годы войны в школе работали учителями Мария Ильинична и Сергей Геннадьевич Ионины. В дни советских праздников, ленинских, сталинских юбилеев, очередных, непременно исторических, съездов партии или пленумов в школе проходили торжественные заседания с обязательным докладом или о международном положении и задачах партии и всего советского народа, или о событии, в честь которого установлен праздник. Доклад обычно поручали делать Сергею Геннадьевичу. Он инвалид, передвигался на протезе. Сходилось обычно много людей, в том числе молодежи. А потом концерт в основном силами школьников и учителей. А потом танцы, чаще «ланчик» и пляски с частушками.

Помнится, как форсисто дробил, так что половицы гнулись, бравый разбитной рыхлендский мужичок в блестящих хромовых сапогах гармошкой, недавно здоровёхонький вернувшийся с войны и привезший несколько ручных часов и ещё какое-то трофейное барахлишко Васюха Костин (по отцу), Василий Веселов. Я помню, задавал себе вопрос: «Неужели наши солдаты в Германии занимались грабежом?» - Пацан не знал ещё жизни, и представлял советских воинов-победителей почти идеальными людьми. Лишь много позже открылось, что некоторые наши генералы отправляли себе из Германии награбленное  изъятое у немцев добро вагонами (старинные ковры, картины, ценные ткани, хрусталь, бриллианты и многое другое; ), а один даже целый эшелон направил в Сибирь.

Приказ НКО СССР «Об организации приема и доставки посылок от красноармейцев, сержантов, офицеров и генералов действующих фронтов в тыл страны»
№ 0409 26 декабря 1944 г.  Одобрен Народным комиссаром обороны СССР

Государственный Комитет Обороны постановлениями за № 7054 от 1 декабря 1944 г. [32] и за № 7192с от 23 декабря 1944 г. [33] разрешил хорошо исполняющим службу красноармейцам, лицам сержантского и офицерского состава, а также генералам действующих фронтов отправку личных посылок на дом.
Отправка посылок может производиться не более одного раза в месяц в размерах: для рядового и сержантского состава – 5 кг, для офицерского – 10 кг и для генералов – 16 кг.
Во исполнение этих постановлений ГКО – приказываю:
1. С 1 января 1945 года в военно-почтовых станциях открыть прием личных посылок от красноармейцев, сержантов, офицеров частей, соединений и учреждений, а также от генералов действующих фронтов Красной Армии для отправки в тыл страны…
3. Прием воинских посылок от красноармейцев и сержантского состава производить бесплатно. От офицерского состава и генералов взимать за пересылку посылок по 2 рубля за килограмм.
Органам военно-полевой почты принимать посылки и с объявленной ценностью: от рядового и сержантского состава – до 1000 рублей, от офицеров до 2000 рублей и от генералов – до 3000 рублей с взиманием страхового сбора по действующему тарифу.

23 августа 1946 года первый заместитель министра Вооруженных Сил СССР Н.Булганин прислал Сталину телеграмму следующего содержания:

«Товарищу Сталину. В Ягодинской таможне (вблизи Ковеля) задержано 7 вагонов, в которых находится 85 ящиков с мебелью. При проверке документации выяснилось, что мебель принадлежит маршалу Жукову. Установлено, что и.о Начальника Тыла Группы Советских Войск в Германии для провоза мебели была выдана такая справка: Выдана Маршалу Советского Союза товарищу Жукову Г.К. в том, что нижепоименованная мебель им лично заказанная на мебельной фабрике в Германии “Альбин Май”, приобретена за наличный расчёт и Военным Советом Группы СОВ в Германии разрешён вывоз в Советский Союз. Указанная мебель направлялась в Одесский Военный Округ. Вагоны с мебелью 19 августа из Ягодино отправлены в Одессу. Одесской таможне дано указание этой мебели не выдавать до получения специального разрешения. 

22 августа 1946. Когда Сталин потребовал, чтобы ему доложили, что это за мебель в семи вагонах, то ему было доложено следующее – В адрес  “творца Победы” была отправлена мебель  знаменитой немецкой фабрики “Альбин Май” – 194 единицы мебели  из карельской берёзы, красного и орехового дерева с обивкой золотистым и малиновым плюшем, голубым и зелёным шёлком. Это были полные комплекты мебели для гостиной, столовой, спальни и детской комнаты – для городской квартиры и дачи. Сталин дал указание сотрудникам МГБ разобраться в этом деле со всей серьёзностью. Собственно говоря, с того момента, когда Сталин дал это указание,  и началось уголовное дело, которое спустя время получило название – “Трофейное дело” или Дело генералов”.

Спустя полгода, в начале 1947 года сотрудникам МГБ стало ясно, что 7 вагонов с мебелью отправленные в адрес Жукова, это, собственно говоря, начало небольшого “ручейка” преступлений, который вёл не только к Жукову, но к огромному количеству высокопоставленных генералов Группы оккупационных войск в Германии и центрального аппарата Министерства обороны.  Многие, из этих генералов  были или подчиненными Жукова или люди из его близкого окружения.   В результате уже в  1947 году были арестованы генерал для особых поручений Жукова А.Минюк; адъютант Жукова подполковник Сёмочкин; член Военного Совета Группы войск в Германии, генерал К. Телегин, член Военного Совета у Г.К.Жукова спёр 25 вагонов (эшелон) трофеев, направил его в родной город Татарск Новосибирской обл. и получил за каждый вагон по году. Об этом очень чётко, с приложением документов по делу и ходатайств о помиловании повествует статья в "Военно-историческом журнале" №6 за 1989 год, под названием "Эшелон длиною в четверть века".
Очень занимательная история. Журнал легко найти на сайте "Военная литература" в рубрике "периодика".

 А в 1948 году был арестован один из ближайших сподвижников Жукова и его давний друг, командующий корпусом, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант В.Крюков и его жена – артистка Л.Русланова. 
Сразу после смерти Сталина оба генерала были освобождены из мест заключения, естественно, что к  освобождению своих друзей и единомышленников по трофейным делам, приложил руку маршал Жуков, который по настоянию Хрущёва занял в марте 1953 года должность первого заместителя министра обороны страны. А уже в июле этого же года, Телегин и Крюков определением Военной коллегии Верховного суда СССР были полностью реабилитированы и восстановлены в вооруженных силах. Ни Телегин, ни Русланова, ни Крюков никогда после освобождения не заявляли о своей невиновности.

Что интересно, выйдя из тюрьмы, генерал Телегин потребовал вернуть ему конфискованное имущество. В том числе и эшелон с трофейным барахлом. А Лидия Русланова потребовала назад свою шкатулку с бриллиантами. Ей предложили компенсацию в 100 тысяч рублей. А она хотела миллион и утверждала, что на самом деле бриллианты, находившиеся там, стоили вдвое больше. Правда, несмотря на их просьбе о полном возврате награбленного  ими трофейного имущества, дело дальше просьб не пошло, видимо уж слишком было ясно тем людям, которые решали их судьбу наглость звучавшая в этих просьбах. Генеральная прокуратура СССР и Военная коллегия, повинуясь давлению Жукова, освободила его друзей, но в официальных документах подчёркивалось, что им возвращена минимальная часть имущества, ибо почти всё имущество приобретено ими путём грабежа, воровства и мародёрства. 

Из  описания дома «полководца Победы» Жукова Г.К.: 

"…Две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей. Например: шерстяных тканей, шелка, парчи, пан-бархата и других материалов - всего свыше 4000 метров; мехов - собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракульчевых, каракулевых - всего 323 шкуры; шевро высшего качества - 35 кож; дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и др. дворцов и домов Германии - всего 44 штуки… ценных картин классической живописи больших размеров в художественных рамках -- всего 55 штук, развешенных по комнатам дачи и частично хранящихся на складе; дорогостоящих сервизов, столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) - 7 больших ящиков; серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов - 2 ящика; аккордеонов с богатой художественной отделкой - 8 штук; уникальных охотничьих ружей фирмы Голанд-Голанд и других - всего 20 штук... 
Вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах - заграничная, главным образом немецкая. На даче буквально нет ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе на дачу. На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке. Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии... 
…70 ценных золотых предметов (кулоны и кольца с драгоценными камнями, часы, серьги с бриллиантами, браслеты, броши и т.д.), 740 предметов столового серебра и серебряной посуды и сверх того еще 30 килограммов разных серебряных изделий…"                               с сайта topwar.ru  военное обозрение: «генеральское дело»

 “Согласись читатель, невозможно себе представить Суворова возвращающегося из Итальянского похода с обозом, наполненным ворованными тканями, коврами, фарфоровой и золотой посудой.

Или Кутузова, вывозящего из покорённой им  Бессарабии ворованные меха, и сотню-другую бочек вина.

Так же невозможно представить себе немецкого  фельдмаршала Манштейна, рыскающего по крымским музеям в поисках картин, статуй или древних монет, которые присмотрел для украшения собственного имения в Германии и которые решил присвоить (украсть) с целью наслаждаться ими в старости.

Или можно ли себе представить фельдмаршала Альберта Кессельринга, приказывающего адъютанту упаковать сокровища монастыря Монте-Касино для отправки в его загородную виллу.

 И только в фантастическом романе можно вообразить генерала Эйзенхауэра, командовавшего войсками союзников в Европе,  разжившегося за счёт трофейных рейхсмарок, десятком ружей голландской фирмы, радиолами и мехами на шубу жене.

 Все перечисленные иностранные полководцы, не могли присваивать себе трофейные картины или вазы, ибо считали для себя это зазорным”.

 Жуков не был строго наказан Сталиным и ясно почему, его соратников и друзей, абсолютно незаконно реабилитировал Хрущёв. Но ведь за преступления связанными с трофейным делом, были строго наказаны около 40 генералов и адмиралов! Большинство из них лишились своих генеральских званий,  и они были отправлены в лагеря на длительные сроки. Но Хрущёв реабилитировал не только выше названных друзей Жукова.

После 26 июня 1953 года (дня уничтожения Л.Берии) Хрущёв фактически начал творить “чудеса” причём практически сразу же. Уже 13 июля Президиум ЦК принял интереснейший документ – “Постановление ЦК КПСС от 13 июля 1953 года”

1. Обязать Военную Коллегию Верховного Суда СССР пересмотреть дела на осужденных генералов и адмиралов – 
а) прекратить дела и полностью реабилитировать генералов и адмиралов – всего 38 человек.  
б) Снизить наказание до фактического отбытого ими срока и освободить из-под стражи осужденных бывших генералов – всего 3 человека.
2. Обязать МВД СССР:
а) Прекратить дела и полностью реабилитировать генералов –  всего 14 человек.
 б) прекратить дела и освободить из-под стражи членов семей осужденных генералов, подлежащих полной реабилитации.
3. Обязать Министерство обороны СССР обеспечить назначение положенных пенсий семьям полностью реабилитированных генералов и адмиралов, умерших в заключение –  всего, 9 семьям.

Фактически это был какой-то невнятный список. Ничего ни о людях  и  об их  уголовных делах не говорилось –  реабилитировать, и все! И что ещё более интересно, Президиум ЦК попросту предписал: Военной Коллегии сделать то-то и то-то, МВД – прекратить дела и отпустить. Таков был советский «независимый суд".               Даже Верховным Судом компартия крутила и вертела, как хотела...

Многие фронтовики кроме трофеев в тощем солдатском вещмешке: ложки серебряной или мельхиоровой, да портсигара или  зажигалки, да губной гармошки, да ножичка-складешка, или  бритвенных лезвий и станков, да патефонных иголок, да свинца в теле ничего домой не  принесли.

А труженикам тыла и семьям погибших фронтовиков,  ковавшим победу над фашизмом, достались только похоронки да трудовые мозоли…

Что это? – «законная добыча победителей» или мародерство?. Научились люди играть словами. Если отобрал чужое победитель, это называется красивым словом "трофеи" (вспомните фотографию, как советский солдат отнимает у немки велосипед), если отобрал чужое не победитель - это воровство, грабёж, разбой, мародёрство. Тысячелетняя человеческая практика...

Но вернёмся к Васюхе. Девки заболотские радовались, что хоть ещё один полноценный женишок способный успешно и результативно работать хоть днём, хоть ночью появился на Рыхлянде, заглядывались на него, женихов-то в деревне совсем мало, да и те непутящие, да хромые, да побитые, да контуженные, но вскоре поняли, что едва ли он возьмёт деревенскую: в компаниях приятелей Васюха говорил, что прозябать в деревне не собирается, что подыскал уже себе место в Белозерске. Пока покантуется там у сестры, а как зацепится за работу, то и батьков дом перевезёт в город.
А то, что ему невест разных сватают, то ему торопиться некуда, он ещё повыбирает; главное, чтобы была здоровая, крепкая, да работящая, а что до красоты, то с лица не воду пить…
Всё у Василья получилось: из деревни вырвался, в городе пожарником устроился, дом свой из деревни перевёз и поставил в городе, невесту выбрал, какую хотел, правда, деревенскую. И не прогадал…

Сергей Геннадьевич занимался садоводством, у него в огороде росли крупные вкусные яблоки – предмет вожделения ребят из Чуринова, Рыхлянды, Турикова. Изредка, кто похулиганистее, угощал своих друзей легендарными ионинскими яблоками, добытыми ночью. Держал и ульи…
Воспользовавшись предложением Марии Ильиничны, я часто брал книги из их большой домашней библиотеки….
Позже в Туриковской школе работала Мария Васильевна Соловьёва, справлялась одна, учеников-то всё меньше и меньше. Жизнь в окружающих деревнях замирала…
Все учителя были уважаемыми местным населением людьми, вели скромную, достойную жизнь, помогали людям советами, а также в написании жалоб, заявлений.

Помню, в голодный 1947 год Фёдор Облаков, выполнявший в нашем Кожинском с/совете обязанности по сбору налогов и недоимок, явился к нам в дом описывать имущество за неуплаченный частично налог по мясу. Оглядев дом (а что ему особенно глядеть, если он жил на Рыхлянде и знал прекрасно материальное положение каждой семьи) и не найдя другого приличного имущества, слегка конфузясь, забрал швейную машинку и самовар.

Мать была потрясена. Уж лучше бы он увёл овцу, телёнка, забрал последнюю одежду – но машинку!! Она была куплена недавно (не знаю уж, какой ценой), была пределом мечтаний матери и предметом гордости и восхищения не только нашей семьи. Женщины всей деревни приходили смотреть машинку Подольского механического завода и восторгались: какой у неё ровный шов, и длину стежка можно менять, и ого какой толстый материал игла может пробивать и т. д. И просили попробовать что-либо пошить…
Швейные машинки в то время в наших деревнях были большой редкостью. Меня к машинке допускали только покрутить за ручку, когда надо было накрутить ниток на шпульку.
Мать была ужасно расстроена. И кто-то из деревенских уже слышал, как машинка иногда стрекочет в федюхином доме…

Самовар Федюха вернул через 2 дня, а машинку – нет: «выполни обязательство по сдаче мяса полностью». Но как рассчитаться с государством по мясу? Купить его и сдать – нет денег. Заколоть ягнят? – какой смысл, они ещё маленькие. Забить овцу-матку никак не можно: на следующий год останешься без овец, без шерсти, без валенок. Забить телёнка – так он тоже ещё не нагулялся, да и лето, часть мяса останется и его не сохранить (слово холодильник в войну и в первые послевоенные годы в деревенском лексиконе отсутствовало). А хотелось, чтоб мясо хоть изредка было бы и зимой…

Деревенские женщины сочувствовали матери, считали, что Федюха поступил неправильно, незаконно. Кто-то посоветовал матери написать заявление районным властям. Мать сочла, что ей самой правильно не написать (в школе училась, кажется, 2 года) и обратилась к Марии Ильиничне.
Было составлено и отправлено заявление о произволе финагента в отношении Кудряевой Н.Н., которая является матерью-одиночкой и воспитывает двоих маленьких детей; её муж – участник советско-финляндской войны; что она доярка и ухаживает за 17 коровами и в колхозе трудодней вырабатывает значительно больше установленного минимума; что муж её погиб на фронте, и она, как вдова погибшего красноармейца, имеет право на льготу по этому налогу...
Дней через 10, встретив мать на улице, Федюха буркнул: «Зайди и забери свою машинку».
Швейная машинка, полученная мной в наследство, и до сих пор служит нам…

Здание Туриковской школы, срубленное из отборного красного леса совестливыми богобоязненными людьми, отличными плотниками, простояло бы не одну сотню лет, если б не политика компартии и советского правительства в отношении крестьянства, которая вынуждала крестьян под любым предлогом устрекнуть из деревни, где жить невмоготу. А уж когда в 70-е годы 20 века началась кампания по ликвидации неперспективных деревень, ближайшие к школе деревни обезлюдели, и в школе стало некого учить. И власть школу просто бросила.                                                          Поговаривали, что сделав небольшую перепланировку, можно бы организовать для колхозников района дом отдыха – красивые места, озеро, леса, близость к дороге и т.д., но ничего сделано не было. Ишь чего захотели, колхозники-навозники – дом отдыха! Не баре, чай!...

Покидая Туриково (в мир иной или в другие местности) аборигены продавали свои дома дачникам – более состоятельным людям из г. Белозерска, Череповца, тем из местных, кто выехал на центральную усадьбу колхоза в д. Глушково, и те для ремонта и строительства дач начали ломать школу понемногу, осторожно, досочку-две, опасаясь, что люди осудят или власть накажет, но видя, что добротное большое здание никому не нужно, отбросили стеснение, всё раскатали, разломали, распилили, растащили…
Но это всё-таки лучше, хоть какая-то польза, чем судьба такой же земской начальной школы в д. Кожино (раньше в Кожино располагался сельсовет), которая также была закрыта по причине малочисленности учеников, брошена на произвол судьбы, а потом кем-то подожжена и сгорела дотла. Тоже было добротное здание, я там проходил практику, учась на последнем курсе Белозерского педучилища.

В 1949 г. пошёл в 5-й класс Тимонинской семилетней школы, расположенной в д. Никиткино. В интернате при школе не жил. Каждый день, и в слякоть и в порошу, в мороз и зной, и в дождик проливной ходил почти за 3 км через Туриково, мимо озера и скотного двора, заполицей: выгоном, а затем через поле и лес. Тут проезда не было, проезжая дорога на Никиткино шла левее.

сестра Лида на Туриковском озере/

Лесом идти интереснее: весной и осенью на солнечных полянках посидеть-полежать можно; грибы-ягоды поискать; зимой посмотреть следы зверей и птиц, увидеть в утренней полутьме зелёные огоньки среди деревьев горящих волчьих глаз и услышать вой волка.
Ребята иногда ставили проволочные петли на зайцев, рябчиков, тетеревов. По весне слушали, как они токуют; залезали иногда на деревья и зорили птичьи гнёзда, забирали яйца, а затем клали в школе в карманы, а иногда и за шиворот зазевавшимся и хлопали по карману рукой – делали «яичницу». Иногда «бастовали» - не шли на уроки, а отсиживались в лесу, разводили пожок…

Часто зимой гоняли снегирей по пути из школы в большом овине у кузницы на Турикове: тихо подходили к воротам овина с 2-х сторон, закрываем их, затыкаем сеном дыры, где они есть, и начинаем гонять снегирей и синиц, которые клевали зёрна на току. Деться им было некуда, и мы гоняли их, пока они не обессилеют и нам удастся кого-то из них схватить. Потом если птичка не мертва, её отпускали. Не у всех выдерживало сердчишко. У птичек…Такие были детские жестокие забавы…
Бывало, что весной, в половодье, неделю или больше в школу не ходил, сапог хороших не было, а в заполице сильно разливалось. Изредка, в особенно сильную распутицу, хаживал и через Шейкино…

В школу ходил с Валькой Брагиным (позже он переехал в Белозерск). Утром, позавтракав, а то и без завтрака, с парой холодных картофелин или куском опекиша, шёл будить Брагина, ждал, пока он соберётся (он, кобыляк, был на год или 2 меня постарше, был долгоспаха, замаешься, пока доторкаешься) и шли в школу. Ни сумки, ни ранца, ни портфеля не имел; книги и тетради клал в наволочку от подушки; в углы наволочки клал и перевязывал верёвочкой две маленькие сырые картофелины или камушки. Этой же верёвочкой-петлей перехватывал верхние концы наволочки, и книги носил как вещмешок.

Бывало иногда зимой в доме к вечеру ни куска хлеба, ни молока (корова ещё не отелилась). Утром идти в школу, а поесть нечего. Мать прибежит с фермы, начинает стряпать опекиш из муки с толчёной картошкой пополам, чтоб испечь его перед печкой, затопляет печку. Истопки мало, лучины, оказывается, не нащепано, сухое полено кончилось, дрова осиновые, сырые, не жаровые, не разгораются, печь чадит, в доме дымно. Уж надо идти, а то опоздаю (а Валентина Александровна Свечушкина, классный руководитель, ох как строга), а опекиш всё ещё недопёклый…                                          Хлопаешь дверью, уходишь голодный в мороз, подавленный и раздавленный, от горя и обиды перехватывает горло, закипают слёзы, но катятся не по щеке, а куда-то внутрь, глотаешь их и бормочешь о матери злые слова "ну, мама-ляма…"  А она ли виновата?...
А на уроках и со сцены мы должны были декламировать звонкими пионерскими голосами: 

Спасибо Великому Сталину

Музыка: Л.Половинкин
Слова: И.Добровольского

Вся страна ликует и смеется
И весельем все озарены
Потому что весело живется
Детям замечательной страны.
Припев:
      О детстве счасливом
      Веселая песня, звени.
      Спасибо Великому Сталину
      За наши чудесные дни.
Каждый день смеемся на рассвете,
Мы не знали горестные сны.
Если б все так радовались дети,
Как умеем радоваться мы.
Припев.
Небывало радостными стали
Каждый шаг, учеба и досуг
Потому что наш великий Сталин
Нам, ребятам, самый лучший друг.
Припев.
1937г.

С «плохими» ребятами, как правило, не водился, в "забастовках" не участвовал, имел кличку «баран», вероятно, за упрямство: держался обособленно и непросто было вовлечь меня в какое-либо не очень хорошее предприятие. Матери учителями характеризовался как «смирный мальчик, послухмянный». В 5 классе пробовал покуривать папиросы «Бокс», «Ракету». В Чуринове на гулянье в Преображеньев день 19 августа кто-то сказал матери, что видел меня покуривающим; был матерью обнаружен, успел спрятать папиросу в рукав, но был изобличён, а дома обещана порка…

Впоследствии, в годы учёбы в педучилище, живя с 1952 г., с 15 лет, отдельно от матери в городе, имел возможность курить, выпивать, бравировал иногда перед матерью, приезжая на каникулы, демонстративно носил папиросы в нагрудном кармане, но активной реакции матери на это не получил, удовольствия в курении не нашёл, на подначивания приятелей: «Давай, закури, чего боишься?» отвечал твёрдо: «Не хочу».
Учился в основном на 4 и 5; 7-й класс закончил с одной тройкой – по немецкому языку.

На выпускной вечер решил не идти: не было приличной ни обутки, ни окутки. Но неожиданно дней за 10 до выпускного соседка-учительница Анна Николаевна Кудряева, работавшая в Тимонинской школе, принесла мне новенькие ботинки из крепкой свиной кожи. Их выделил мне педсовет школы за счёт фонда всеобуча: школам выделялись государством небольшие суммы на приобретение обуви или одежды для учеников из бедных семей. Но поскольку у меня не было приличной надевки, я всё же решил не ходить, несмотря на уговоры матери.
Тогда она сходила к Паше Виноградовой, матери Вальки Брагина, тоже матери одиночке (они жили чуть получше, так как «Пашуха» работала то кладовщиком, то продавцом в магазинчике –«лавке», короче, у материальных ценностей) и выпросила у неё Валькин костюм на один вечер. Костюм ненадеваный, куплен Вальке в подарок на выпускной вечер. Валька тоже учился в 7-м классе, но, шалопай, особого радинья не проявлял и сгоношил себе задание на осень.

И мать выпроводила меня в чужом костюме на мой первый выпускной. Конечно, чувствовал себя неуютно, скверно, переживал: мне казалось, что все знают, что я, отрёпок, пришёл в чужом костюме, что своего у меня нет, что все смотрят на мои новые ботинки, которые были заметно велики…

 

Тимонинская семилетняя школа

Тимонинская семилетняя школа была 2-этажной, деревянной, земской постройки из отборного соснового леса, крытая железом. Наверху было 4 класса, учительская, кабинет директора, зал со сценой. Внизу ещё несколько классов, спортзал, подсобные помещения. Рядом со школой интернат, спортплощадка. В эту школу ходили ученики за 3-10 км из более десятка окрестных деревень, вскоре благодаря целенаправленной политике совецкой власти исчезнувших с лица Земли. Учили Свечушкина Валентина Александровна, Хлопотина Валентина Николаевна и другие учителя.
По мере обмеления деревень число учеников уменьшалось, в конце концов власть школу закрыла, оставшихся учеников перевели в Глушковскую школу, а Тимонинскую забросили.
Но замок на дверях только стимулировал творческую мысль аборигенов-бывших учеников этой школы и других проезжавших-проходящих мимо товарищей - как лучше проникнуть в здание и что-либо отломать, оторвать, отпилить, унести и увезти. Благо школа стоит у большой дороги, и любой проезжий не мог равнодушно проехать мимо и не посетить учебное заведение с надеждой, нет ли там чего, что может пригодиться в хозяйстве.
Тут самое трудное – поднять руку и начать, а после первой оторванной доски и высаженной рамы дело завершается очень быстро.

Но, наверное, вид разграбляемого большого здания всё же смущал районную власть, и в бытность секретарём Белозерского РК КПСС Прилежаева Юрия Александровича была сделана попытка открыть в здании бывшей школы летний лагерь для подростков с отклонениями в поведении.
Но однажды рано утром в лагерь явились двое местных жителей с жалобой, что подростки из лагеря бродили ночью по деревне, стучали в окна, шастали по огородам, что они только что их видели. Возмущённый таким клеветническим наветом, начальник лагеря возражал, что такого быть не может, что это, наверное, местные пацаны, а его воспитанники все на месте и ещё спят. И предложил пройти в спальни, чтоб лично убедиться. Зайдя в спальню, жалобщики увидели, что всё в порядке, чики-брики, воспитанники на месте и тихо посапывают в своих постелях. Обескураженные, жалобщики удалились…

Но всё же начальник лагеря укрепил запоры и засовы, поставил дежурных у дверей. Однако через несколько дней ночью, когда воспитатели то ли спали, то ли бухали, воспитанники-ухарезы, которых тяготила скучная лагерная жизнь под постоянным контролем, жаждая приключений, связали простыни, спустились из окон второго этажа и устроили такой «шорох» в соседних деревнях, что дело дошло до секретаря РК КПСС…
Эксперимент продолжался недолго, прикрыли...

Судьба этой школы была столь же трагичной, как и Туриковской, и Кожинской. Её растащили, разграбили местные жители, «благодарные» бывшие ученики, и все желающие, кому нужны были стёкла, рамы, доски, бревна.
Охаратки прибрал колхоз.
Советская власть этим процессам не препятствовала